— Хорошо, я сам его заберу, — ответил я контролю, скрепляя бумаги электрической лентой, чтобы вентиляторы не разметали их по всему помещению.
Я говорил так, словно приносил жертву, но в глубине души только радовался. Уже две недели, если не больше, я не выходил в космос, и мне начали приедаться все эти накладные, сводки о наличии материалов и прочие славные дела, которые наполняют жизнь дежурного по космической станции.
Единственный член экипажа, который встретился мне на пути к воздушному шлюзу, был кот Томми. Он появился на станции совсем недавно, но когда вас отделяют от Земли тысячи километров, вы особенно сильно привязываетесь к животным, тем более что далеко не все комнатные животные могут приспособиться к невесомости. Томми что-то жалобно промяукал мне, пока я забирался в скафандр, но мне было некогда с ним играть.
Здесь, пожалуй, уместно напомнить вам, что скафандры работников космостанции совсем не похожи на гибкие костюмы для прогулок на Луне. Наши скафандры, по сути дела, маленькие космические корабли на одного человека. Это широкие цилиндры длиной около двух метров, оснащенные реактивными двигателями малой мощности; в верхней части цилиндра два рукава гармошкой для рук оператора. Впрочем, обычно руки находятся внутри цилиндра, на приборной доске, которая расположена на уровне груди.
Забравшись в свой персональный космический экипаж, я включил ток и посмотрел на приборы. Часто можно услышать, как космонавт, облекаясь в скафандр, бормочет магическое слово «гокираба». Эта формула напоминает, что необходимо проверить горючее, кислород, радио, батареи. Все было нормально, и я опустил на место прозрачное полушарие шлема, изолируясь от внешней среды. Предстояла короткая прогулка, поэтому я не стал проверять контейнеры для продовольствия и специального снаряжения, без которого нельзя уходить надолго в космос.
Спускаясь по эскалатору в воздушный шлюз, я чувствовал себя туго спеленатым индейским младенцем, которого мать несет на спине. Но вот насосы понизили давление до нуля, наружная дверь отворилась, и струя остаточного воздуха вынесла меня к звездам.
До станции всего каких-нибудь четыре метра, но я уже представлял собой независимую планету, маленький отдельный мирок. Из моего летающего цилиндра мне открывался великолепный вид на всю Вселенную, и хотя мягкое сиденье и предохранительные ремни не позволяли повернуться кругом внутри скафандра, я мог дотянуться до любой кнопки или контейнера руками или ногами.
В космосе Солнце — опаснейший враг, оно может мгновенно ослепить вас своим ярким сиянием. Осторожно-осторожно я отодвинул темные фильтры на «ночной» стороне скафандра и повернул голову, чтобы взглянуть на звезды. Одновременно включил автомат, управляющий наружными «козырьками» на шлеме. Теперь, как бы скафандр ни вращался, глаза будут защищены от нестерпимого света.
А вот и моя цель: серебристое пятнышко, заметно выделяющееся среди звезд металлическим блеском. Я нажал ногой педаль акселератора и ощутил постепенно нарастающее ускорение. Через десять секунд достиг нужной скорости и отключил двигатель. Теперь я по инерции минут за пять достигну спутника, немногим больше времени понадобится на обратный путь. И тут-то, погружаясь в межзвездную пучину, я вдруг понял: что-то стряслось.
Внутри космического скафандра никогда не бывает полной тишины. Постоянно слышатся нежный шорох притекающего кислорода, слабое жужжание вентиляторов и моторов, шелест собственного дыхания, наконец — если внимательно вслушаться — глухой стук вашего сердца. Все эти звуки заперты в скафандре и образуют неприметный фон жизни в космосе, вы вспоминаете их, только когда привычный шум вдруг изменяется.
Именно это произошло сейчас: появился звук, которого я не мог определить, — глухой прерывистый стук, иногда вместе с каким-то царапаньем, словно скребли металлом по металлу.
Я похолодел. Затаив дыхание, попытался на слух определить, откуда идет необычный звук. Приборы на щитке ничего мне не говорили. Стрелки стоят неподвижно, не вспыхивают красные лампочки, обязанные предупреждать о близкой беде… Утешительно, конечно, да не очень. Я давно уже привык в таких случаях доверять своему инстинкту, а он бил тревогу, призывая, пока не поздно, возвращаться на станцию!
Я и теперь не люблю вспоминать последовавшие несколько минут, когда паника могучим приливом затопила мое сознание, снося все плотины, которые логика и рассудок человека противопоставляют тайнам Вселенной. Тут я понял, что схожу с ума — как же еще объяснить происходящее?
Что толку уверять себя, будто пугающий меня звук — каприз механизмов. Как ни далек и оторван я был от людей, вообще от всего вещественного, я был не один. Слух говорил мне, что в безгласной пустыне копошится что-то живое.
На какой-то страшный миг мне почудилось: нечто невидимое, спасаясь от жестокого, беспощадного космического вакуума, пытается проникнуть снаружи в скафандр. И я отчаянно забился в своих доспехах, вертел головой во все стороны, кроме одной, запретной, которая грозила мне слепотой. Конечно же, снаружи ничего не было. И не могло быть, а царапанье настойчиво продолжалось, становясь все громче!
Обычно космонавты не страдают суеверием, уж вы положитесь на мое слово, а не на всякий вздор, который пишут о нас. Но неужели у вас повернется язык упрекнуть меня за то, что я, перебрав все разумные объяснения, вдруг вспомнил, как погиб Берни Саммер — погиб совсем рядом со станцией…
Его сгубил (вечная история) один из тех случаев, которые считают «невозможными». Три неисправности одновременно: отказал регулятор кислородного прибора, так что давление внутри скафандра стало стремительно расти, не сработал предохранительный клапан, наконец, один из швов оказался недостаточно прочным. Миг — и космос ворвался внутрь…
Я не знал Берни лично, но воспоминание о его страшной участи вдруг потрясло меня до глубины души, ибо мне пришла в голову ужасная мысль. О таких вещах обычно избегают говорить, но дело в том, что поврежденный скафандр — слишком драгоценная вещь, чтобы его списывать, пусть даже он убил своего владельца. Его чинят, снабжают новым номером — и вручают другому космонавту.
Что происходит с душой человека, погибшего среди звезд, вдали от родного мира? Быть может, это ты, Берни, цепляешься за последний предмет, который связывает тебя с твоей далекой утраченной родиной?
Мне уже казалось, что царапанье и шорох доносятся со всех сторон, чудились всякие ужасы. Оставалась последняя надежда. Чтоб не сойти с ума, надо убедиться, что скафандр не принадлежал до меня Берни, что облекающий меня металлический кожух не был ничьим гробом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});